Эта книга, которую сам Барт называл "самой счастливой" из всех своих книг, вдохновлена его поездками в Японию и - шире - "японским текстом" его жизни: ранним увлечением хайку, позднее - каллиграфией, театром бунраку и т. д. Бартезианский "иллюстрированный путеводитель" по стране (и реальной, и воображаемой), где он мечтал жить, но так и не смог поселиться. Русский перевод "Империи знаков", впервые вышедший в 2004 году, публикуется в новой редакции и дополняется подробным комментарием и послесловием переводчика и редактора.

Эта книга, которую сам Барт называл «самой счастливой» из всех своих книг, вдохновлена его поездками в Японию и — шире — «японским текстом» его жизни: ранним увлечением хайку, позднее — каллиграфией, театром бунраку и т. д. Это бартезианский «иллюстрированный путеводитель» по стране (и реальной, и воображаемой), где он мечтал жить, но так и не смог поселиться. Русский перевод «Империи знаков», впервые вышедший в 2004 году, публикуется в новой редакции и дополняется подробным комментарием и послесловием переводчика и редактора.

Эта книга, которую сам Барт называл «самой счастливой» из всех своих книг, вдохновлена его поездками в Японию и — шире — «японским текстом» его жизни: ранним увлечением хайку, позднее — каллиграфией, театром бунраку и т. д. Бартезианский «иллюстрированный путеводитель» по стране (и реальной, и воображаемой), где он мечтал жить, но так и не смог поселиться. Русский перевод «Империи знаков», впервые вышедший в 2004 году, публикуется в новой редакции и дополняется подробным комментарием и послесловием переводчика и редактора.

Эта книга, которую сам Барт называл «самой счастливой» из всех своих книг, вдохновлена его поездками в Японию и — шире — «японским текстом» его жизни: ранним увлечением хайку, позднее — каллиграфией, театром бунраку и т. д. Это бартезианский «иллюстрированный путеводитель» по стране (и реальной, и воображаемой), где он мечтал жить, но так и не смог поселиться. Русский перевод «Империи знаков», впервые вышедший в 2004 году, публикуется в новой редакции и дополняется подробным комментарием и послесловием переводчика и редактора.

Эта книга, которую сам Барт называл «самой счастливой» из всех своих книг, вдохновлена его поездками в Японию и — шире — «японским текстом» его жизни: ранним увлечением хайку, позднее — каллиграфией, театром бунраку и т. д. Это бартезианский «иллюстрированный путеводитель» по стране (и реальной, и воображаемой), где он мечтал жить, но так и не смог поселиться. Русский перевод «Империи знаков», впервые вышедший в 2004 году, публикуется в новой редакции и дополняется подробным комментарием и послесловием переводчика и редактора.

Одна из поздних работ французского философа и критика, впервые изданная в 1975 году, представляет из себя довольно необычный жанровый эксперимент. Это смесь дневника, черновика романа и критического разбора собственной жизни. В иронической авторецензии Барт писал: "Хотя "Р. Б." и написан отстраненно-тускло (без блеска), но все же автор­ские идеи представлены здесь в сыром виде; еще немного, и та или другая из них, пожалуй, стала бы "авангардной" идеей, но этот последний шаг не сделан… Творчество, местом которого является эта книга, сосредоточено не в отдельных высказываниях, даже не в письме, а главным образом в том скрытом акте, посредством которого Барт "воображает себе" ту или иную идею, заключает ее в кавычки, а потом снимает их: такое выдергивание из кавычек, разумеется, ведет к всевозможным недоразумениям, и прежде всего к тому, что оно (намеренно или нет?) вообще проходит незамеченным".

В середине 1950-х гг. Р. Барт написал серию очерков о "всеобщей" современной мифологизации. "Мифологии" представляют собой блестящий анализ современной массовой культуры как знаковой системы. По мнению автора, образ жизни среднего француза "пропитан" мифологизмами. В книге Р. Барт семиотически объясняет механизм появления политических мифов как превращение истории в идеологию при условии знакового оформления этого процесса. В обобщающей части работы Р. Барта - статье "Миф сегодня" предлагается и объяснение, и метод противостояния современному мифологизированию - создание новейшего искусственного мифа, конструирование условного, третьего уровня мифологии, если под первым понимать архаико-традиционную, под вторым - "новую" (как научный класс, например, советскую). В исследованиях Р. Барта ведущим определением мифа является слово. Все, что покрывается дискурсом, может стать мифом, так как "наш мир бесконечно суггестивен". Р. Барт, расширительно трактуя созидательную силу "буржуазного" мифотворчества, рассматривал мифы как составляющие конструкты всех культурных и социополитических феноменов Франции. Миф, в соответствии со взглядами Р. Барта, является маркирующей качественной характеристикой "анонимного" современного буржуазного общества, при этом мифологизация - признак всех социумов.

Серия очерков "Мифологии" представляет собой блестящий анализ массовой культуры как знаковой системы. Автор семиотически объясняет механизм появления политических мифов как превращение истории в идеологию при условии знакового оформления этого процесса. В обобщающей части работы - статье "Миф сегодня" предлагается и объяснение, и метод противостояния современному мифологизированию - создание новейшего искусственного мифа, конструирование условного, третьего уровня мифологии, если под первым понимать архаико-традиционную, под вторым - "новую" (как научный класс, например, советскую). В исследованиях Р. Барта ведущим определением мифа является слово. Все, что покрывается дискурсом, может стать мифом, так как "наш мир бесконечно суггестивен". Миф, по Барту, является маркирующей качественной характеристикой "анонимного" современного буржуазного общества, при этом мифологизация - признак всех социумов. 5-е издание.

Серия очерков "Мифологии" представляет собой блестящий анализ массовой культуры как знаковой системы. Автор семиотически объясняет механизм появления политических мифов как превращение истории в идеологию при условии знакового оформления этого процесса. В обобщающей части работы - статье "Миф сегодня" предлагается и объяснение, и метод противостояния современному мифологизированию - создание новейшего искусственного мифа, конструирование условного, третьего уровня мифологии, если под первым понимать архаико-традиционную, под вторым - "новую" (как научный класс, например, советскую). В исследованиях Р. Барта ведущим определением мифа является слово. Все, что покрывается дискурсом, может стать мифом, так как "наш мир бесконечно суггестивен". Миф, по Барту, является маркирующей качественной характеристикой "анонимного" современного буржуазного общества, при этом мифологизация рассматривается как признак всех социумов. Книга представляет интерес для лингвистов, филологов, а также для исследователей общества и культуры. 5-е издание.

Два небольших текста выдающегося французского семиолога Ролана Барта (1915-1980), написанные в 1970-х годах для каталогов парижских выставок Сая Твомбли (1928-2011), служат превосходным введением в творчество американского живописца. Барт проницательно анализирует сочетание абстрактной визуальности и конкретности письма, определяющее самобытный характер искусства Твомбли.

Знаменитое эссе Ролана Барта «S/Z» — первый манифест интертекстуальности и первый практический опыт постструктуралистской деконструкции литературного произведения. Изнутри «взрывая» новеллу Бальзака «Сарразин», Барт выпускает на свободу и заставляет заговорить ее Текст — бездонную культурную «память», спрессованную в произведении. «Любой текст — это интертекст» — «новая ткань, сотканная из побывавших в употреблении цитат». Текст таится в недрах произведения, сохраняя все, что «уже было читано, видено, совершено, пережито»; это стереофоническое пространство, где звучат и переплетаются бесчисленные «голоса» — идеологические коды, социолекты, дискурсы, жанровые и стилевые топосы. «Текст противостоит произведению своей множественной, бесовской текстурой». Начиная с «S/Z», Барт принимает на себя функцию «лицедея», «гистриона» новой формации — актера, одновременно использующего как аристотелевскую технику мимесиса, так и брехтовскую технику очуждения. Не наивно перевоплотиться, но и не варварски разрушить, а «разыграть» (в обоих смыслах этого слова) полифонию чужих голосов — такова отныне задача Барта, и ключом к такого рода игровому поведению вполне может служить фраза, вынесенная им на обложку «Ролана Барта о Ролане Барте»: «Все здесь сказанное следует рассматривать как слова, произнесенные романическим персонажем или даже — несколькими персонажами». 3-е издание

Ролан Барт мало известен нашему читателю как театральный критик. А между тем он был глубоко увлечен театром, и не только как зритель, но и как один из основателей и постоянных авторов журнала Theatre populaire. Пятидесятые годы - время для французского театра исключительно важное, именно тогда намечаются те линии, которые составляют актуальный театральный пейзаж. Собранные здесь тексты, идет ли речь о критическом отзыве на давно позабытый спектакль, о политическом его звучании, теоретическом аспекте или экскурсе в историю, неизменно касаются самой сущности театра, а потому не теряют интереса и сегодня.

Критические статьи философа и семиолога о жизни французской театральной сцены 1950-х годов и сущности театра.Ролан Барт мало известен нашему читателю как театральный критик. А между тем он был глубоко увлечен театром, и не только как зритель, но и как один из основателей и постоянных авторов журнала Théâtre populaire. Пятидесятые годы — время для французского театра исключительно важное, именно тогда намечаются те линии, которые составляют актуальный театральный пейзаж. Собранные здесь тексты, идет ли речь о критическом отзыве на давно позабытый спектакль, о политическом его звучании, теоретическом аспекте или экскурсе в историю, неизменно касаются самой сущности театра, а потому не теряют интереса и сегодня.

Книга основателя "политической семиологии" Ролана Барта посвящена реконструкции средствами этой дисциплины дискурсивных практик трех примечательных фигур - писателя де Сада, социалиста Фурье и основателя католического ордена иезуитов Лойолы. Обычно между этими фигурами видят мало что общего, однако Барт счел возможным объединить их на том основании, что всех троих можно рассматривать как основателей новых языков. Пересекаясь с обычными языками, эти языки совсем не нацелены на коммуникацию; они представляют собой тексты. По словам Барта, "в атмосфере этих текстов нельзя дышать: удовольствие, счастье, коммуникацию они ставят в зависимость от порядка, который не терпит компромиссов. Поэтому все трое - проклятый писатель, великий утопист и католический святой - и объединены в одной книге". "При переходе от Сада к Фурье выпадает садизм, при переходе от Лойолы к Саду - общение с Богом. В остальном, одно и то же письмо: одно и то же классификационное сладострастие, одно и то же неудержимое стремление раскраивать (тело Христово, тело жертвы, человеческую душу), одна и та же одержимость числами (подсчитать грехи, пытки, страсти и даже ошибки в счете), одна и та же практика образа (практика подражания, картины, сеанса), одни и те же очертания системы - социальной, эротической, фантазматической. Ни один из этих трех авторов не дает читателю свободно вздохнуть; все ставят удовольствие, счастье и коммуникацию в зависимость от некоего негибкого порядка или, ради еще большей агрессивности, от какой-то комбинаторики. Итак, вот они объединены все трое: проклятый писатель, великий утопист и святой иезуит". Ролан Барт Переводчик: Б. Скуратов.

Биография Ролана Барта (1915-1980), центральной фигуры французской мысли своего времени, опирается на неизданные материалы (архивы, ежедневники, записные книжки), проливая свет на его политические позиции, убеждения и пристрастия. В ней детально описаны темы его работ, защищаемые им авторы, разоблаченные им мифы, прославившие его полемики, мы увидим, как чутко он вслушивался в языки своего времени. Барт обладал необыкновенным даром предвидения: мы до сих пор читаем его, потому что он исследовал территории, которые ныне нами освоены. Рассказ о его жизни помогает понять, насколько последовательным был творческий путь Барта, где ориентиром ему служили желание, необыкновенная восприимчивость к материалам, из которых соткан мир, а также недоверие к любому авторитетному дискурсу. Сделав основой своей мысли фантазм, он превратил ее одновременно в искусство и приключение. Погружение в его жизнь, в форму его существования позволяет понять, как Барт писал и как литература у него становилась самой жизнью.